Она стояла на большой парадной лестнице и, смешно переминаясь с одной ноги на другую,  пинала мелкие декоративные камушки, которые кто-то будто бы специально рассыпал здесь, чтобы хоть как-то помочь Лол убить время. Камни отпрыгивали от её шаркающих по грубому мрамору мокасин. Ло включила музыку в своём стареньком кассетном плеере, знаете такие у многих подростков были в восьмидесятых – девяностых годах прошлого столетия. Маленькие чёрные коробочки, гробики для пластмассы с ленточным нутром. Конечно, звук оставлял желать лучшего, но, по крайней мере, это уже что-то. Лолита была выжжена, разбита, отжата и просушена, словно полотенце триллионы раз постиранное, отглаженное и положенное на верхнюю полку шкафа. Уже ничего не хотелось, даже голод практически не мучил её, тошнота ещё висела в желудке. Усталый её взгляд блуждающий по фигурам статуй, по пустынным дорожкам и кипам осенних листьев медленно превращающихся в перегной под старыми дубами. Лу почти полностью закутала лицо полосатым шерстяным шарфом, что так приятно грел щёки. Её расстегнутое пальто, мини юбка, слегка кривоватые типичные для девочек ноги, цветастая майка, белые чулочки, мокасины и следы от растекшейся туши под большими синими глазами, обдавались колючим ветром, что поднимал с земли мелкие крупицы песка и назойливо бросал их в Лолу. Сильно мерзли руки в карманах и зябли ноги, кажется, волоски на них встали дыбом, а под майкой напряглись круглые розовые девичьи соски. Внезапно Лолита заметила за углом знакомые статные фигуры. Высокая блондинка с лошадиными чертами и безумно длинными ногами, маленькая рыженькая девчушка с округлыми женственными формами, брюнетка, с V образным декольте и спелыми прыщами на лбу и щеках. Девушки прятались в клубах серого прозрачного дыма и были все, как одна похожи на больших кукол с полок знатных игрушечных магазинов. Блондинку звали Кики, она была дочерью одного местного бизнесмена, большой шишки, смешная рыжая - внучка верховного судьи Нью-Йорка, а вон та, поодаль от них, хоть и не самая красивая, зато знаменитая сплетница и проститутка – Карин. Вот  кому повезло в жизни больше всех! Её мать французский модельер, постоянно уделявшая каждую секунду своей избалованной дочурке, а отец вице-президент  какой-то крупной японской компании. Карин досталась весьма оригинальная внешность и безумно дурной и вздорный характер. Она была буйной, грубой, жестокой, но…
- Самой-самой-при самой крутой!!!
Взвизгнула Лулу, но тут же прикрыла свои длинные губы ладошкой. Девушки стряхивали пепел на каменные, поросшие мхом дорожки, и тихо беседовали, постепенно выпуская из своих лёгких новые струи фиолетово-серого дыма. Вот с кем хотела быть Лулу, вот кого она боготворила, вот кто по её мнению был «подходящей компанией», они – выпускницы, красавицы из группы поддержки, девушки мечты, длинноногие, белозубые, прекрасные. Ло восхищалась и тихо млела, их красота и  титулы были неоспоримы, а она… Она оглядела себя, словно бы только что очнулась в этом незнакомом, случайном теле и в ужасе осознала всё безнадёжность ситуации. Внезапно она заметила на себе оценивающий и заинтригованный взгляд старшеклассниц.
- Эй, ты!
Пискнула, давясь смехом, блондинка Кики.
- Да, это я с тобой разговариваю!
Выразительно подчеркивая слова «Я» и «с тобой» соизволила проговорить красотка.
- Пади сюда!
Лол не верила в своё счастье, ноги не слушались её и предательски заплетались.
- Отлично.
Малышка глотала слова от возбуждения и сладкого неверия! Но девушка продолжала подойдя чуть ближе и сладко наклонившись к ушной раковине Лолиты, её трепетный, слегка влажный голос, не дожидаясь ответа Лолы, сладко, почти по-дружески разъяснил:
- Попробуешь сдать нас кому-нибудь, дешевка, я тебе ноги переломаю, усекла?
Как-то по-доброму произнесла она и язвительно взглянула в глаза недоумевающей девочке.
- Иди отсюда теперь, меня от тебя тошнит!
И бурно разлившись журчащим колким смехом, девушки поспешили удалиться, грациозно и тихо, словно бы сказочные лани в лесной глуши, и оставить эту самую «дешевку» наедине с собственной злостью и обидой. Их смех, спокойный и журчащий ещё долго звучал в голове Лолит, и причинял не человеческую боль, оскорбленному самолюбию. Девочка вернулась на ступени. Её всё ещё хотелось быть такой же, как они, нет быть им, быть в их кошачьей стае или даже задушить их лидера, самой стать главной, грозой, бурей, держать таких вот неудачниц, какой она сейчас является в страхе перед её могуществом. Оскорблять и унижать, не боясь при этом быть наказанной или осмеянной! Нет, над богинями не смеются, богинь не подставляют, богинями восхищаются, и поклоняются их нетленным идолам: фотографиям, безделицам, дыханию, походке…
Вивальди взревел в наушниках, кассета зашипела и умолкла. Сутулая фигурка молодого воробушка сникла и рухнула на ступени, холод обтесал тело, но живое, жгучее, озарённое новыми стремлениями сердце буйным пламенем вспыхнуло в груди.

От чего гнетущее ощущение приближающегося конца сжимает мне рёбра? От чего меня отчаянно хватают за глотку и жабры? От чего так неподвижны твои губы и насколько бесчеловечно, должно быть, замёрзло моё тело, промерзли насквозь все органы, кишечник, печень, легкие, сердце. Видимо склизкая горючая жидкость, что надёжно смазывает все детали упругого слаженного механизма, постепенно превращается в микроскопические крупицы льда, и как вирус разносит промозглую слякоть по тонким голубоватым нитям вен, по кровотокам, по клапанам, артериям, капиллярам. Я чувствую, славно внутри меня что-то разрывается и срастается заново. Оно  чувственное сильное паралитически-усыпляющее наркотическим волшебным образом действует на меня. Какая-то странная сила заставляет подёргиваться мышцы ног, словно бы они только что оклемались после тысячелетней комы.
Её пальцы вяло подёргивались, мозг еле-еле посылал им тихие сигналы-импульсы для редких и необдуманных движений. Её раскрасневшиеся щёки и нос, обветренная на морозе кожа бледно-молочного цвета, в лунном свете становились мертвецки кукольными. Сини глаза прозрачно глядели сквозь полуприкрытые дрожащие веки. Она плавно смыкала и размыкала челюсти, а иногда даже надувала розово-пурпурные пузыри из терпкой малиновой жвачки. Запах малины постепенно вставал где-то на уровне солнечного сплетения, но Ло продолжала чпокать резинкой. Постепенно приходя в себя и наконец почти что окончательно скинув с себя цепи омерзительно сковывающего анабиоза она ясно широко раскрыла глаза, а затем, когда машина резко затормозила на светофоре устало взглянула в лицо своего молчаливого спутника. Легко, непринуждённо, по-кошачьи грациозно, так, как совершенно не свойственно было ей, Лола поднесла еле тёплые, тонкие пальцы к его лицу. Так делала другая, так делала та, чьи руки, как две белые птицы опускались на клавиши рояля и растворялись в бесконечной пульсирующей музыке. Как бережно хранили в себе клетки её тела воспоминания о былом счастье, что имело место быть ещё до её физического рождения. Природа! Обманщица, дьявол! Как смеешь ты путать, менять местами?! Какое право ты имеешь воскрешать в живых то, что умерло, что закопано, то, что давно сгнило, и от чего остался лишь тёплый туман над вешними водами тихой гладкой заводи, да лёгчайшая напускная дымка грусти и тоски по былому, по тому, что не сбылось и чему не суждено уже сбыться. Нежнейший шелк, тончайшая нитка, величайшая из драгоценностей сплело ваши жизни воедино. К сожалению или к счастью мы всегда должны быть в ответе за тех, кого мы приручили. В ней была заключена великая сила, но дурочка совершенно не подозревала, как ей пользоваться. Величайшая нежность, чудеснейший из даров, и вот она чуть заметно провела внешней частью ладони по гладкой мужской щеке и коснулась пальцами пульсирующей под кожей шеи. Будете делать ставки? Ставки сделаны, ставки больше не принимаются. Вся наша жизнь похожа на огромное казино-муравейник, владелец  его господь, а ты Лолита крупье, крути рулетку, бросай на кон чужие жизни это твое равнодушное право, твое негласное согласие на бесчинства и жестокость. Играй с судьбой глупый ребёнок.
Машина рванула с места, грозно скрипнув шинами. Она резко вжалась в сиденье, а затем тихо положила свою детскую ладонь поверх его руки в тугой кожаной перчатке сжимающей рычаг передач. Как–то уж сильно внимательно глядела она на него сквозь привычный хитрый прищур голубых глаз.
- Ты купил чай?
Помедлив, произнесла она, вслушиваясь в тишину, а затем отвернулась к мутному стеклу. Лулу вгляделась в силуэты деревьев, в глубину цвета, в сказочно-липкий пейзаж ненавистных пряничных домиков и в сутулые фигуры других подростков. Счастливых, грустных, разных, очень разных.